Сарказм-клуб |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Сарказм-клуб » Про_заек » Курсантские байки
он от неожиданности подпрыгнул на полметра. И всю дорогу до роты он грязно ругался и обещал нам устроить именно то, что мы прокричали. Но так и не устроил
А ты уверен, что это не было второй частью традиции))))))))
Глава 14. Кадры решают всё.
Вообще, на нашем курсе училось много интересных, а порой необычных людей.
К примеру, у нас учился чеченец по имени Байрак. Так как имя его мало кто мог запомнить, его поначалу звали просто «Боря», а потом кто-то придумал ему прозвище «Ваха». Надо сказать, что ни на «Борю», ни на «Ваху» он не обижался, хоть и отличался горячим кавказским характером.
В то время многие из нас даже не знали, где это – Чечня. Поэтому, когда Ваха в 1993-м году вернулся из отпуска и рассказывал про то, что у них в посёлке у каждого дома лежит автомат Калашникова, а дети играют в войну пистолетами Макарова, мы смеялись и считали, что он, мягко говоря, преувеличивает. Также Ваха рассказал, что в отпуске он женился. Дело было так: сидели они с родственниками, кто-то и сказал: «Пора тебе жениться, в соседнем селении есть невеста!» Сказано - сделано, Ваха с родственниками подъехали к дому невесты, подождали, пока она выйдет за водой, запихнули её в машину и уехали. Свадьба была, по словам Вахи, шикарная, на ней даже присутствовал вертолёт, на котором катали молодых и вели с него видеосъёмку.
Также Ваха рассказал, что его старший брат служит в личной охране Дудаева, и что брат предлагал ему бросить учёбу и остаться в Чечне, обещал выхлопотать для Вахи сразу высокое офицерское звание. Однако, родители категорически запретили ему оставаться. А через некоторое время началась война.
После окончания училища в 1995-м Вахе предложили по распределению поехать в Ставрополье, поближе к родине. Однако, родители ему сказали: «если ты не хочешь стрелять в тех, с кем учился, ты не должен приезжать сюда». Кавказская мудрость, что тут ещё скажешь.
Из представителей других национальностей у нас также служили всегда задумчивый и молчаливый азербайджанец Жора и узбек, сержант Куаныш Садыков. То, что его зовут Куанышем, знал, наверное, один я в роте, остальные звали его просто «Коля». Возможно, поэтому при встече со мной он всегда счастливо улыбался широкой улыбкой и неизменно спрашивал: «Как дэла?» - «Хорошо!», - бодро отвечал я, а Куаныш улыбался ещё шире и говорил: «Маладэс!»
Коля-Куаныш был сверхсрочником, или, как тогда говорилось, «сверчком». Он полностью отслужил срочную службу в армии и поступил в военное училище. Поэтому, начиная с первого курса, он проживал не в казарме, а в городе, в общежитии.
По-русски говорил он плохо. Как-то перед увольнением мы построились в коридоре казармы. В канцелярии находился один сержант Садыков, а Олег Санько из второго взвода зашёл туда и не представился, как полагалось, если бы там находились офицеры. Тут же, в подражание офицерам, раздался сердитый голос Коли: «Курэсант Салупа?!» Весь строй тут же лёг от смеха.
Когда до выпуска оставалось месяц-два, командир роты затеял сделать в казарме ремонт, чтобы молодые курсанты, которых предстояло набрать летом, пришли в чистое и светлое помещение. Он вызвал к себе Колю, назначил его ответственным за ремонт, выделил ему в помощь несколько человек и поставил соответствующие задачи. Коля внимательно слушал, кивая головой.
Начались трудовые будни. Коля в роте практически не появлялся, да и вся обнаглевшая перед неизбежным выпуском ремонтная бригада после завтрака сразу лезла через забор и исчезала в городе.
Прошло несколько дней. Командир понял, что с ремонтом творится что-то неладное, и решил разобраться. После обеда он построил роту на плацу, вывел перед строем Садыкова и принялся распекать того в хвост и в гриву. Коля стоял, опустив голову. Ошибочно приняв его позу за признание вины, командир воодушевился: «Что голову опустил? Стыдно?!» Сразу же после этих слов Коля неожиданно запустил руку в карман, зачерпнул семечек, закинул их в рот, и начал поплёвывать шелухой прямо перед строем, по-прежнему глядя себе под ноги. «А-а-а!» - простонал командир, осознавший всю тщетность своих попыток морального воздействия. – «Пошёл вон, чтобы глаза мои тебя не видели!!!»
Также были у нас спортсмены, например, улыбчивый деревенский парень по прозвищу «Серган». Серган был под два метра ростом, очень широк в плечах и имел кулаки размером с волейбольные мячики. Серган был очень добродушен и крайне любил играть на гитаре. Минусами его творчества были полное отсутствие музыкального слуха, и то, что он постоянно перевирал слова в песнях. Причём, стоило ему один раз спеть неправильно, как этот вариант текста тут же надёжно заносился в его память, словно высекался на камне, и изменить его в будущем путём замечаний и подсказок было совершенно невозможно.
Серган любил поигрывать гирями, а особое удовольствие ему доставляли занятия с самодельными нунчаками и грифом от штанги, который он крутил наподобие боевого шеста шаолиньских монахов. Когда Серган начинал вращать гриф вокруг себя, все спортсмены спешно эвакуировались из спорткубрика. И, надо сказать, это было очень разумно с их стороны – раньше в спорткубрике на стене висело зеркало, и как-то раз… перестало. Серган лишь улыбался и добродушно пожимал плечами.
Однако, к физическому развитию тянулись не только одарённые природой здоровяки, но и самые рядовые курсанты, например, такие, как тощий голубоглазый Игорёк Закарпатский. Твёрдо решив встать на путь физического совершенства, он лёг на скамью для жима лёжа и попросил товарищей подать ему штангу. Товарищи с готовностью вложили штангу в худенькие ручки Игорька, после чего необдуманно отпустили снаряд. Штанга, помня о законе Ньютона, тут же устремилась к центру Земли, и казарму заполнил нечеловеческий вой Игорька, который мгновенно вывихнул руку.
Да, кого-кого, а чудаков хватало. Например, был в третьем взводе один такой ценный кадр по прозвищу «Курыч». У Курыча были маленькие аккуратные ушки, испуганные вытаращенные глазёнки и всем своим обликом он сильно напоминал Пятачка из мультфильма о Винни-Пухе. Как-то заместитель командира третьего взвода, сержант Шепотько, зашёл в ротный туалет и не поверил своим глазам: на подоконнике сидел Курыч и большой ложкой торопливо кушал детскую смесь «Здоровье» прямо из пачки. «Ты чего тут делаешь?» - только и нашёлся спросить сержант. «Ничего!» - пискнул Курыч. – «Я уже всё подъел!»
Шепотько, оправившись от первоначального шока, схватил голодающего за руку, вытащил его из помещения, которое Курыч использовал по диаметрально противоположному назначению, построил взвод и совершил рейд по курычевой тумбочке. Там он обнаружил ещё две нераспечатанные упаковки детской смеси. Торжественно вручив их вместе с ложкой Курычу перед строем, сержант приказал всем остальным принять упор лёжа. Затем он принялся командовать: «Раз-два!», и взвод принялся отжиматься, пока Курыч торопливо трамбовал в себя содержимое обеих пачек. Нельзя сказать, что отжимающиеся были рады случаю укрепить своё здоровье, поэтому на фоне всеобщего тяжёлого дыхания можно было различить негромкие маты, а кто-то даже назвал едока «Курвычем».
Как потом Курыч оправдывался перед своими, даже представлять не хочу.
…Над училищем нависла тёмная ночь. Природа глубоко спит, лишь дежурный по училищу, сидя в штабе, напряжённо вслушивается в тишину: ему чудятся звуки музыки… он трясёт головой, пытаясь отогнать навязчивую иллюзию, но она не исчезает. Тогда дежурный решительно выходит в коридор и теперь уже отчётливо слышит негромкую музыку, доносящуюся со второго этажа. Но там же… боевое знамя части?! Офицер потихоньку крадётся по лестнице и видит чудную картину: у боевого замени с автоматом и с плеером «Понассаник» в руках стоит… Курыч, прикрывши глазки, притопывая ножкой в такт музыке, и блаженно улыбается!
А чего стоит тот случай, когда Курыч проклеймил свои портянки? Старший лейтенант Подсосин под угрозой жестокой физической и моральной расправы заставил весь третий взвод вывести хлоркой на всём обмундировании звание, фамилию и номер учебной группы владельца. Ребята послушно подписали шапки, шинели, гимнастёрки, сапоги, даже поясные ремни. Но дальше всех остальных пошёл Курыч - на тёмных зимних портянках он крупно вывел: «к-т Куренков 15 к/о» и развесил их сушиться на батарее. На мини-вернисаж Курыча сбежалась посмотреть вся рота!
Но, конечно, Курыч был не настолько популярен, как легендарный Лёлик. Лёлик был уникален, один на весь батальон. Он учился в соседней, четвёртой роте, и сказать, что он был чудаком, это значит не сказать ровным счётом ничего.
Впервые я познакомился с Лёликом при следующих обстоятельствах. На дворе стоял сентябрь, солнечная осенняя погодка; мы с Саней Сусленко дежурили по БЗ: то есть сидели у курсантского клуба на скамеечке и ели «Сникерсы». Настроение было распрекрасное: мы были уже на втором курсе, а значит – неимоверно круты, да и погодка опять же, пела. В это самое время к нам подошёл «душара» и присел на соседней лавочке.
То, что это был первокурсник, мы не сомневались: для удобства при распознавании батальонов было принято решение, что погоны вправе носить первый и третий курсы, а второй вместо погон пришивал себе металлические буковки «К». Вообще, эти буковки должны были пришпиливаться к одежде специальными загибающимися уголками, но их проектировал какой-то кретин, который явно не собирался их носить сам, поэтому уголки никак не хотели пришпиливаться и отламывались, и «кашки» приходилось пришивать нитками.
Так вот, это лопоухое улыбающееся чудо было при погонах, а на «бивня»-третьекурсника чувак не тянул стопроцентно. Мы, пребывая в благодушном настроении, сделали широкий жест и угостили заморыша шоколадкой. Тот, улыбаясь, поблагодарил. «Ну как, зёма, тебе в нашем училище?» - с видом ветеранов военной службы начали выпытывать мы у салаги. «Ой, мне у вас нравится», - улыбался душара. «А сам с какой роты, зёма, к кому попал?» - готовясь дать экспертную оценку его подразделению, спросили мы. «С четвёрки я», - добродушно ответил олух. Мы великодушно рассмеялись: «Понятно, с четырнадцатой!» - «Нет, с четвёрки!» - продолжал настаивать чудила. «Зёма», - терпеливо попытался объяснить Саня, - «четвёрка – это второй курс!» - «Ну так я и есть со второго курса! Перевёлся из Иркутска! Там…» - он замялся, - «…были проблемы… с физкультурой…» Мы перестали улыбаться: по сравнению с этим лопухом любой первокурсник казался бравым красноармейцем с плаката.
Так начались нелёгкие будни Лёлика в нашем училище. Подозреваю, что в Иркутске его просто обижали. Но если он рассчитывал, что это было из-за неблагоприятного Иркутского климата, а в Ачинске всё будет просто замечательно – он жестоко ошибался. В «четвёрке» над ним не издевался разве что самый ленивый. Причём не со зла, а так – забавы ради.
И что самое удивительное – «не противился он, серенький, насилию со злом». Нередко можно было наблюдать в курилке, как Лёлик с весёлой улыбкой отплясывает вприсядку, лихо заломив руку за голову, чтобы заслужить письмо из дома. Так же однажды я, случайно зайдя в четвёртую роту, был свидетелем, как местные авторитеты скуки ради вручили Лёлику две тридцатидвухкилограммовые гири и заставили бегать с ними взад-вперёд по центральному проходу. И опять же, Лёлик бегал, а лицо его буквально сияло от счастья! Это просто поражало.
Как-то я стоял зальным. И вот, мою себе посуду часов в одиннадцать вечера, и внезапно ощущаю чьё-то присутствие! Оборачиваюсь – стоит Лёлик и смотрит с таким умилением, как будто он – родная мать, а я – его любимый сынок! «Чего тебе?» - спрашиваю. А он, улыбаясь, выдаёт: «Да ты не поверишь!» - и продолжает лыбиться, склонив голову набок. Это раздражает. «Чё надо?» - спрашиваю ещё раз. - «Да и сам бы я никогда не поверил!» - немного развил мысль Лёлик и опять умолк, сверкая зубами. Я в третий раз переспрашиваю и начинаю уже злиться. Видя это, Лёлик спешит сформулировать: «Ты мне не поверишь, да и я бы никогда не поверил, а ты так точно не поверишь, но создалась такая ситуация, при которой… в общем, среди ночи мне вдруг, совершенно внезапно понадобился хлеб!» М-да. Скорее всего, ротные «авторитеты» замутили ночной ужин, а Лёлика отправили «рожать» хлеб. И, так как минут за двадцать до того, как мне явился Лёлик, я отдал «духам» пол-лотка хлеба, я сжалился и подсказал несчастному, куда ему обратиться.
А однажды произошёл просто ужасный случай. Захожу я в мойку, где стоят три ванны для мытья посуды, и – о, ужас! Тут я реально не поверил своим глазам! В одной из ванн, покрытых сантиметровым слоем грязного жира, сидит совершенно голый Лёлик!!! Заткнул чем-то дыру, набрал воды, сидит, и, мля, лыбится!!! «Ёпт, ты хули тут делаешь?!» - только и смог вымолвить я. – «А знаешь, как здорово?» - блаженно улыбнулся Лёлик.
Перед выпуском Андрюха Нижневартов приволок в роту фотоаппарат. Мы понафотографировались в казарме, вышли на улицу, запечатлелись на фоне всех училищных достопримечательностей и уже не знали, что бы ещё такого придумать. И тут – о чудо! Навстречу нам попался Лёлик! Мы бы радовались куда меньше, попадись нам Микки-Маус прямиком из Диснейленда! С криками радости мы бросились к «звезде» батальона и принялись позировать в обнимку с ним, чем несколько смутили чудака. Дело в том, что у него мало того, что было настоящее лицо клоуна – с оттопыренными ушами, картофельным носом и глупой улыбкой, так и форму он носить за все годы так и не научился. Всё на нём висело и топорщилось, а венчала всё великолепие фуражка, из которой злые люди утащили пружину, и она висела на Лёлике безвольно обмякшим картузом. «Дайте, я хоть фуражку сниму», - пытался спастись смущённый Лёлик, но мы наперебой принялись убеждать его, что в фуражке – самый шик. Как жаль, что эту плёнку наш фотограф так и не проявил, потеряв её где-то…
Как его звали, какая у него была фамилия? Я даже не уверен, знал ли я это. Но как «Лёлик» он славился на весь батальон, если только не на всё училище. Он был у нас популярнее самого Майкла Джексона! Да кем он был, тот Майкл? А Лёлик - это, сцуко, был Лёлик!
Глава 15. «Шакалы».
Офицеры в училище были двух типов: преподаватели и «ротные офицеры» (то есть наши непосредственные начальники). Конечно, кроме них, ещё были офицеры управления и немногочисленные краснопогонники-ракетчики из местной ракетной части, но с ними мы в повседневной деятельности почти не сталкивались, поэтому и рассказать-то мне о них совсем нечего. Ракетчиков мы наглым образом игнорировали и при встрече не отдавали им честь, отчего они страшно злились и жаловались нашим командирам. Командиры напоминали, что мы обязаны приветствовать офицеров, пусть даже из другого рода войск, но мы свято соблюдали курсантские традиции и по-прежнему игнорировали несчастных ракетчиков.
Разница между преподавателями и ротными офицерами была сродни разнице между небом и землёй. На это указывал даже тот факт, что ротных офицеров было принято называть «шакалами» (видимо оттого, что они постоянно вынюхивали, за что бы вздрючить товарищей курсантов). А преподов же мы называли… просто преподами. Они были старшими авторитетными товарищами, кто-то построже, кто-то подобрее. В лице же «шакалов» мы видели кого угодно, но только не товарищей. Это были опасные люди, которых нужно было постоянно остерегаться и ждать с их стороны всяческих подлянок. Это сейчас осознаёшь, что они просто обязаны были быть именно такими, иначе мы бы превратились в обнаглевшее неуправляемое стадо.
Командиром роты у нас с самого начала был майор Иванов – совершенно уникальный офицер, который, благодаря своим служебным качествам, сумел дослужиться до подполковника, имея за плечами лишь среднее образование. Мы называли его «Папой» и не могли понять, почему предыдущий выпуск наградил его кличкой «Пёс». Обычно клички офицеров передавались из поколения в поколение по наследству, но «Псом» Иванова у нас почти никто не называл. Позже нам рассказывали про ужасы, которые он творил с предыдущим выпуском, как то: ползание по-пластунски в парадной форме в противогазах, да ещё и на третьем курсе. Причины, побудившие его к таким методам воспитательной работы, не уточнялись, но нам отчасти стал понятен смысл предыдущего прозвища ротного.
Мне думается, он был неплохим психологом, и, как опытный опер в ментовке, знал, кого можно просто напугать, кому необходимо дать в морду, а кого можно просто похвалить, и он будет работать с отдачей на все двести пятьдесят процентов.
Кстати, «в морду» он бил только одного человека. Этим несчастным был его двоюродный брат-разгильдяй, которого угораздило попасть курсантом в нашу роту. И, скажу больше: скорее всего, этот брат в данный момент ему благодарен. Так как получал он всегда по делу.
Соберет Иванов, бывало, всю роту на еженедельное подведение итогов, и давай драть «залётчиков» и в хвост, и в гриву. Причём иногда он орал так, что стёкла в окнах дребезжали. После того, как все проникались и начинали чувствовать свою вину (даже ни в чём не виноватые), Иванов немного смягчался и переходил к более приятным новостям. Причём, они у него были всегда, даже тогда, когда их не было! Пример. «Ну что, ребята, ездил я на неделе в краевой центр, на вещевые склады, и выхлопотал для нашей роты камуфляж и берцы. Пусть старшекурсники ходят, как лохи, в кирзачах и «песочной» афганке, мы же лучшая рота, как-никак!» И после этого, когда вся рота уже влюблёнными глазами смотрела на своего командира, он добивал: «Кстати, классный анекдот мне сегодня рассказали!..» Казарма сотрясалась от хохота, потому что хотелось смеяться, а на душе было счастье! «Ну, ладно, парни, пора заканчивать – ещё много дел. Сейчас берём инструменты, и дружно выдвигаемся на территорию!» И мы, с крыльями за спиной, брали ломы, лопаты, мётлы и спешили работать, абсолютно счастливые. Все, даже «залётчики», дополнительно радостные оттого, что остались в живых после подведения.
Про камуфляж и берцы, естественно, все вскоре забывали, потому что подсознательно понимали, что чудес не бывает. Но как же умело Иванов находил подход к людям – я до сих пор под впечатлением. Вряд ли он где-то этому учился специально, он был психологом от Бога. Именно такие люди должны работать с личным составом и именно таких людей ох как не хватает.
Позже Иванов получил звание подполковника и стал нашим комбатом. Новый командир роты был человеком неплохим (им стал наш взводный, которого мы очень любили), но после его подведений итогов становилось предельно ясно: всё плохо, все мы в анусе, поэтому хотелось лечь и тут же умереть, не говоря уж об уборке территории.
Так как наш взводный пошёл на повышение, вместо него нам прислали молодого лейтенанта Шайбина. Он был невысокий и вообще весь какой-то миниатюрный. Командир роты построил нас и представил его: «Это ваш новый взводный, прошу любить и жаловать!» Шайбин испуганно посмотрел на нас, ничего не сказал и быстро спрятался в канцелярии. Мы были удивлены. В последующие дни он был так же испуган и немногословен, чем вызывал наше непонимание и даже возмущение. Только теперь я понимаю причину его поведения. Мы готовы были его принять, «любить и жаловать», но он-то об этом ничего не знал! Скорее всего, он считал, что мы все должны презирать его, как вчерашнего курсанта и абсолютно не осознавал своего авторитета! Прошло много времени, и после того, как он более-менее познакомился с нами, всё встало на свои места и Шайба (так мы его прозвали) начал, наконец, разговаривать. «Давай лучше мой», - приговаривал наш Шайба кому-то из дневальных, - «ничего зазорного в этом нет! Я, например, на третьем курсе своим парадным кителем очки чистил!» То ли это была такая шутка, то ли действительно его китель пустили на тряпки (так случалось с чересчур модными и апгрейженными кителями), но эти его слова почему-то мне запомнились надолго.
Первым взводом нашей роты командовал старший лейтенант Шевельков. Когда я первое время был писарем, он однажды, сидя в канцелярии, выгребал всякий хлам из своего стола и нашёл там столовую ложку из нержавейки. «Держи», - протянул он её мне, - «это тебе подарок». А надо сказать, сначала мы ложки всегда носили с собой, поэтому свою алюминиевую я бросил в столовой и отныне питался, как белый человек. Но счастье было недолгим: вскоре поступила команда всем сдать ложки. Я быстро добыл алюминиевую ложку, но нашего Деревянного Славика это не устроило: «Я видел у тебя железную!» «А я её домой отнёс!» - соврал я. «Это твои трудности, ты должен сдать железную!» - не унимался Славик, которого мы недаром прозвали Деревянным. Я тоже пошёл на принцип, заработал наряд вне очереди, но ложку отстоял! Она и теперь у меня, спустя восемнадцать лет. (Мелочь, казалось бы, какая-то обычная ложка, но в армии совершенно иные ценности, и их трудно понять, пока сам не побываешь в шкуре курсанта).
Вообще, Шевельков был с юмором. Как-то, за «косяки» ротных алкоголиков нас подняли часа в четыре утра и мы с полной выкладкой побежали куда-то вдоль дороги за город. Руководил всем мероприятием Шевельков. Бежали долго, наконец, вдалеке показалось какое-то старое разбитое здание. Шевельков скомандовал: «Внимание, рота! В районе того здания высадился вражеский десант – голубые! Задача – выбить врага из здания! Вперёд бегом марш!» И мы, охваченные ненавистью к врагу, дружно закричали «Ур-ра!» и бросились на штурм. Голубые были повержены.
А однажды старший лейтенант Шевельков был старшим на ротных стрельбах. Мы успешно выстрелили каждый по три патрона из своих АКМ, и пришла очередь Шевелькова дать мастер-класс стрельбы. Он зарядил свой ПМ и несколько раз выстрелил по мишени, после чего мы всею шумною толпой пошли смотреть на результат. А в первом взводе был хулиган и весельчак Кузя, который нашёл пулю от ПМ и потихоньку затрамбовал её в пулевое отверстие на бруске, на котором крепилась мишень. «Товарищ старший лейтенант!» - взволнованно закричал Кузя, - «посмотрите, пуля застряла!» У Шевелькова даже усы зашевелились от удивления. «Да», - задумчиво сказал он, - «уж сколько я слышал о низкой убойной силе ПМ, но такое, чтобы пуля в деревяшке застряла, вижу впервые!» А потом, в роте, Шевельков рассказывал эту удивительную историю другим офицерам, те удивлялись, качали головами, а мы в сторонке корчились от смеха!
Но настоящим «шакалом» был командир третьего взвода, старший лейтенант Подсосин. Все смотрели фильм «Зелёная миля»? Помните, там был такой персонаж – Перси, который растоптал мышонка? Так его как будто с нашего Подсосина рисовали. Для своих подчинённых он был мини-Сталиным, они боготворили его и одновременно благоговели от ужаса перед ним. Про репрессии я врать не буду, так как уже и не помню, чем конкретно он так внушал ужас пацанам из своего взвода, но однажды досталось от него и мне.
Всё началось с того, что на городском глинозёмном комбинате потребовались негры для неблагодарной и грязной работы, и руководство комбината как-то договорилось с себастьянами перейрами – торговцами «чёрным деревом» (то есть с командованием нашего училища). И вот, после обеда, вместо самостоятельной подготовки нас отправили в ад.
Задача состояла в следующем: между какими-то двумя зданиями комбината находился узкий тёмный переход, освещаемый лишь редкими лампочками, уходящий под наклоном вверх, в котором работал конвейер. Что за говно транспортировалось по этому конвейеру, я понятия не имею, знаю только, что под конвейером по всей его длине были горы рыжей пыли. Её-то и необходимо было закидать лопатами на движущуюся конвейерную ленту. Всем выдали по несколько одноразовых марлевых респираторов и работа закипела. Едва мы начали кидать эту пыль, видимость стала стремиться к нулевой, а офицер, приехавший с нами, тут же выскочил на свежий воздух. Пыль набивалась в глаза, лезла под респиратор, пространства было настолько мало, что свободно работать лопатой не было никакой возможности. Мы задыхались, задерживали дыхание, вытирали забитые грязью глаза использованными респираторами, высмаркивали в них грязь из носа и срочно повязывали новые.
Сколько мы там бились – не помню, час или два, но для нас они остались в памяти, как целая вечность. После того, как мы выбрались на воздух, мы напоминали замученных рыжих шахтёров. И только после того, как мы посмотрели друг на друга, всех охватил безудержный ржач. Мы смеялись не только над чумазыми физиономиями товарищей, мы ещё и были счастливы, что всё осталось позади. Мы смеялись и выбивали зимние шапки, напоминающие теперь мешки для мусора из пылесоса.
Тут подошёл какой-то дядька и сказал, что если мы хотим, мы можем помыться в душевой. Мыла и мочалок у нас, естественно, не было, но мы с радостью согласились. Тем более, что самые находчивые уже в процессе помывки раздобыли таки где-то и мыло.
…А через пару дней негры потребовались опять. Мы с тихим ужасом в душе ехали на злополучный комбинат в специально присланном автобусе.
Но, оказалось, что во второй день всё было куда как веселее. Мы опять кидали мусор на конвейер, но уже в просторном светлом помещении, и уже не такую пыль, а какие-то камушки, к тому же, нам помогали весёлые тётки. Так мы отработали, не напрягаясь (даже респираторы не потребовались), и нам опять предложили помыться. Подсосин (а в этот день он был у нас старшим) дал полчаса на помывку и куда-то удалился. Кто-то пошёл в душ, а кто-то зашёл в заводскую столовую, вход в которую располагался в десяти метрах от душевой. Мы уже учились на выпускном курсе, поэтому по вечерам у нас был разрешён свободный выход в город, поэтому я справедливо рассудил, что могу помыться и дома, поэтому присоединился к группе, которая пошла в столовую. Там мы набрали булочек, компота, прочих нештяков и уже было сели за столики, как вошёл Подсосин. Подсосин тихо скомандовал: «А ну-ка всем встать, выходим строиться.» Построив нас на улице, он вкрадчиво спросил: «Что, товарищи курсанты, вы самые умные? Ну-ну.» После этого он переписал наши фамилии и по прибытии в роту доложил командиру и выдвинул предложение забрать наши пропуска, лишив нас свободного выхода в город. Самое дорогое, что можно забрать у курсанта – это сон и увольнения. После этого я где-то месяц парился в казарме, не имея возможности выбраться «на волю». И самое обидное было, что практически ни за что.
А ещё Подсосин любил в свободное время подло затаиться в своей машине неподалёку от забора, через который наши пацаны лазили в магазин-«стекляшку» за сигаретами. И со злорадством отлавливал их. Нет, он не заботился о повышении дисциплины в подразделении, подозреваю, это доставляло ему какое-то извращённое удовольствие. Одним словом, он был шакалом.
Глава 16. Преподы.
Как я уже говорил, к «преподам» мы относились по особому, с теплотой. Во-первых, потому, что по службе мы с ними сталкивались редко, разве что в нарядах, а во-вторых, за их отеческое отношение к нам, курсантам.
Но и преподы были друг другу рознь. Немного расскажу о самых ярких представителях этой категории наших офицеров.
«Приборное оборудование» у нас преподавал толстый седой подполковник Ревенко. Фамилия у него была украинская, да и сам он говорил со страшным акцентом, как будто только вчера неожиданно для самого себя перешёл с мовы на клятый москальский. Он нам понравился с первого же дня занятий, когда сходу рассказал «бородатую» байку про пилота, которого автоматический речевой информатор ласково известил женским голосом: «Шасси убраны!», и как тот рассерженно закричал: «Шо за блядь в эфире?!»
Подполковник на нашу любовь к нему отвечал взаимностью, но не всем. Меня, в частности, он терпеть не мог за то, что я самым бессовестным образом умудрялся засыпать, сидя на самой первой парте. Положа руку на сердце, скажу: я делал это не специально, и уж тем более не для того, чтобы насолить Ревенко. Просто у него был такой мягкий убаюкивающий тембр голоса, что в моём мозгу срабатывал какой-то автомат защиты, настроенный на определённую частоту, который моментально предательски отключал этот самый мозг. Как-то, припомнив это, Ревенко даже выгнал меня с экзамена, но потом, поддавшись на уговоры моего ротного, всё-таки сменил гнев на милость.
Вообще, преподаватель с вредоносным голосом, который бы следовало запретить ещё Женевской конвенцией, был у нас не один. Также напрочь отключал мозг своими печальными тихими лекциями майор Земцов, преподаватель ЦВМ. Правда, он был более толерантен к своим жертвам: бывало, подойдёт, заглянет к тебе в конспект, грустно спросит: «Опять слоников рисуешь?», тяжело вздохнёт и идёт дальше. Надо сказать, «слоники» были ещё одним побочным поражающим фактором предательского тембра голосов вышеупомянутых преподавателей. Выглядели они так: предложение начиналось бодрыми ровными буквами, к середине буквы становились всё более неровными, постепенно превращаясь в нечитаемые кракозябры, а заканчивалось всё совершенно трагической, едва подрагивающей чертой, неумолимо ползущей вниз…
А нашего старшину Земцов, как и многие другие преподаватели не трогал вообще, так как понимал, что не до учёбы старшине – о роте думает ведь, не бережёт себя. Поэтому старшина, вконец обнаглев, в открытую спал на задней парте. Правда, один раз он всех напугал. Все были чем-то заняты, в аудитории стояла гробовая тишина. И вдруг раздался нечеловеческий вопль с задней парты, старшина ударил ладонями по столу,
с грохотом подскочил, и замер, непонимающе хлопая заспанными глазами. «Иди в роту, отдохни», - лишь печально улыбнулся Земцов.
Но даже толерантность Земцова не спасла меня от изгнания и с его экзамена (правда, всего лишь за шпаргалку). Своевременное вмешательство всё того же ротного опять-таки спасло меня от позора.
Но самым колоритным, пожалуй, был преподаватель радиоэлектроники майор Милёхин. Это был седой лысоватый дядька с внешностью, очень напоминающей Льва Дурова. Он мог сидеть, задумавшись, несколько минут, а потом неожиданно музыкально заорать рокочущим басом: «Эх, вы кони, мои ко-они, эх, вы милые слоны!» Вот на его занятиях уснуть не удавалось, потому что никто никогда не мог предсказать, что он выкинет в следующую секунду.
Препода по государству и праву, майора Галыгина, мы умоляли бросить всё и идти на сцену, потеснить Задорнова. Этот препод в своих лекциях жёг напалмом: «Сидит сосед Вася, поёт да на баяне наяривает, а вы ему дверь полешком подпёрли да и сожгли вместе с домом и баяном! Как квалифицируются ваши действия?» С его лекций мы выходили насмеявшиеся, раскрасневшиеся – спать опять же никому не хотелось. (Кстати, именно от него я впервые услышал знаменитый анекдот про двух собачек, одна из которых расслабилась, а вторая воспользовалась).
Самым грозным офицером на цикле радиоэлектроники был начальник этого самого цикла подполковник Галактионов. Недаром курсанты шутили: «Единица тупости измеряется в галактионах». Именно про него ходила легенда, что он шёл по городу вдоль училищного забора, как вдруг через этот самый забор перемахнул курсант и спрыгнул прямо под ноги подполковнику. Несколько секунд они стояли, глядя друг на друга: Галактионов сурово-уничтожающе сверлил несчастного своим взглядом, как бы пытаясь сжечь ему мозг на расстоянии, а курсанту ничего не оставалось, как смириться с участью кролика, готовящегося стать ужином удава в подполковничьих погонах. Наконец, Галактионов грозно изрёк: «Почему?!» Курсант непонимающе посмотрел, моргнул, и робко спросил: «А чё?» После этого, говорят, у них больше не нашлось слов друг для друга, и они, в конце концов, задумчиво разошлись каждый по своим делам.
И конечно же, нельзя не упомянуть про наших гражданских преподавателей. На первом курсе «Основы высшей математики» у нас вела потрясающая женщина – Людмила Вячеславовна. На её занятиях мы, ещё не отвыкшие и отчаянно тосковавшие по тому, другому миру, что остался за забором, как будто получали глоток свежего воздуха. За время учебной пары она успевала и дать нам материал, и просто побеседовать с нами о жизни, как будто прекрасно понимала, как остро нам не хватало обычного человеческого общения. Причём, совершенно неважно, о чём она говорила: о событиях ли в городе, о свадьбе Пугачёвой и Киркорова, или просто о новой серии «Богатые тоже плачут», которую недавно посмотрела – мы с жадностью ловили каждое её слово. И я уверен, все, как один мы до сих пор благодарны Людмиле Вячеславовне за то, что она просто помогала нам выжить в новой, пока ещё чуждой для нас армейской среде.
И конечно же, нельзя не рассказать про нашу «англичанку». Ей было лет под пятьдесят и она всю свою жизнь преподавала английский язык в военном училище.
На её уроках я откровенно скучал, так как в школьном аттестате по английскому у меня стояла «пятёрка» и ничего нового, кроме слов «фьюзелиджь» и «лэндин гиэ» она мне дать не могла. Вторым таким оболтусом, скучавшим на её уроках, был «джюнисаджент» Смекало, который периодически издевался над англичанкой, так как просёк, что помимо стандартных «гуд монинг» и «комридз кадетс» она нифига не понимает.
Разбирали мы как-то текст про самолёты вероятного противника – американские F-15 «Eagle». Смекало возьми да и спроси её, прикинувшись дурачком: «Евдокия Андреевна, а что такое «Игл»?» Ответ был на высоте: «Это самолёт!» - «Да нет, что значит само слово «игл»?» - «Сит даун, джюнисаджент Смекало, я посмотрю дома в словаре». Так он этим «иглом» несколько уроков её дрочил, но она ему так и не выдала этой американской военной тайны!
А однажды у нас была самостоятельная работа: необходимо было составить три предложения с использованием глаголов прошедшего времени. Опять же от скуки меня прибило на креатив, и при помощи русско-английского словарика я сбацал несколько оригинальных композиций. Я не учёл лишь одного. Того, что она попросит меня встать и самому перевести свои предложения. Краснея, я озвучил первое из них: «Труп увезли на катафалке…»
Надо было видеть вытянувшееся лицо нашей англичанки. «Кэдет Модемов… как вы могли… в такой день…» - только и смогла вымолвить она. Как оказалось, наша англичанка была женщиной глубоко набожной, и как раз именно в этот злополучный день был какой-то значительный религиозный праздник. Почему по праздникам возбранялось катание трупов на катафалках, она мне так и не объяснила, но и заслуженную «пятёрку» тоже не поставила.
Обидевшись на неё, я сочинил рассказик, в котором представил её ведьмой, тайком пожирающей курсантов. И описал в красках, как мы её потом победили. И оформил книжечкой, за считанные дни ставшей «бестселлером» в нашей роте. Отомстил, в общем!
Глава 17. Выездной аэродром.
Начиная с третьего курса, у нас начались занятия на цикле эксплуатации авиационной техники, база которого располагалась на выездном учебном аэродроме. Этот аэродром находился километрах в десяти от города, и добираться туда приходилось каждый раз пешком, раз в две недели: одну неделю мы проводили в училище, другую – на аэродроме. Пешие марши со всей фигнёй за плечами особого энтузиазма ни у кого не вызывали, однако, жизнь на аэродроме нам нравилась куда больше, чем в училище. Там всё было гораздо проще и свободного времени было куда как больше, да и ходили мы не в обычной военной форме, а в технических комбинезонах.
Жили мы в одноэтажных деревянных казармах, днём можно было валяться на кроватях, а после ужина мы только и делали, что смотрели видик. Правда, в телевизоре был сломан декодер, поэтому Сталлоне и Шварценеггер ходили с зелёными лицами по красной траве.
Плюс ко всему в «выездной» столовой кормили куда как вкусней, чем в обычной. Однажды зимой на всём аэродроме вырубили электричество, поэтому ужин оказался под угрозой. Нет, не потому, что не на чем было готовить – пища была уже приготовлена. Проблема заключалась в следующем: всё в округе погрузилось в кромешную мглу, так что затруднения вызывал поиск не то, чтобы своей тарелки, но и самого здания столовой. Офицеры нашли остроумное решение: подогнали к столовой «Камаз» и влупили фарами в окна на всю мощь! Ужин был спасён. Правда, на следующее утро обе наши роты, что были на аэродроме, построили напротив столовой и сурово поинтересовались: кто, воспользовавшись покровом тьмы, вчера нагадил на крыльцо. Естественно, никто не признался, поэтому до сих пор остаётся загадкой, что это было: потеря ориентации в пространстве либо жёсткий протест против отключения электроэнергии.
Преподы на цикле эксплуатации были тоже замечательные, они относились к нам, как к молодым, но коллегам! Общаться с ними было гораздо проще, чем с «училищными» офицерами. Одним из наших преподов был майор Чернов, родом из городка Назарово, что находился неподалёку. Чернов был весельчаком, постоянно «травил» всевозможные байки и анекдоты. Узнав, что наш Вовочка тоже из «Назарихи», он взял над ним шефство, и частенько на выходные забирал его с собой, чтобы тот мог навестить родителей.
Как-то после обеда, во время самоподготовки, Чернов заглянул к нам и сказал: «Нечего без толку сидеть, пойдёмте, мне поможете!» Мы набрали пустых канистр и фляг и пошли в берёзовую рощу, что располагалась неподалёку. Там майор принялся делать на берёзах зарубки и расставлять под ними всю алюминиевую посуду, что мы притащили с собой. До этого я пробовал берёзовый сок только из магазина, поэтому природный несладкий мне понравился гораздо меньше.
А на следующее утро, проснувшись, я почувствовал какие-то болевые ощущения в левой ноге чуть повыше колена, как будто бы там был синяк. Присмотревшись, я обомлел: из берёзовой рощи я приволок клеща, который успешно ко мне присосался! Я подошёл к Шайбе, нашему командиру взвода, и он дал мне тряпку с керосином, чтобы приморить паразита. Тем временем рота начала строиться на завтрак, а я всё сидел без штанов и терпеливо ждал, когда же насекомое раскумарится, тыча в него керосиновой тряпочкой.
Тут ко мне подошёл Деревянный Славик и уставился на меня вечно непонимающим взглядом. В этот раз он также ничего не понял, а потому так и спросил: «Не по-онял? Модемов, а чё мы сидим?» Я поднял на него свой взор, полный трагизма, и отодвинул в сторону тряпочку, как бы демонстрируя весь масштаб катастрофы: «Вот!!!» Славик моргнул: «И чё?» Затем, прежде чем я успел что-либо возразить, он молниеносно выдернул клеща из моей ноги и гневно изрёк: «А ну-ка быстро в строй упал!» Что мне и пришлось выполнять, радуясь чудесному исцелению.
Занятия тоже были гораздо интереснее, чем просто чтение учебников. Мы лазали по самолётам Ту-22, всё трогали руками. Там я впервые «вживую» увидел бортовой самописец, именуемый в народе «чёрным ящиком». На самом же деле «ящик» представлял собой оранжевый шар. Хотя нет, вру, я его видел до этого на занятиях по приборному оборудованию, но на аэродроме я впервые увидел, где он находится непосредственно в самолёте. Также запомнилась барокамера в одном из учебных классов, в которую мы засунули закрытую пластиковую бутылку и стали нагнетать давление в камере. Бутылку с треском скрючило и скукожило.
На занятиях по самоподготовке дисциплина также была никакая: если в училище максимум, на что решался курсант на «самохе» - захрючить на парте, пуская слюни, то на аэродроме мы могли безнаказанно включить музыку и перекинуться в картишки. Однако, как-то раз всё же к нам забежали испуганные преподаватели. Это случилось, когда я обучил всех играть в «Мафию». Если кто не знает, вкратце объясню правила: раздаётся всем по одной карте, одна или две из которых (зависит от количества игроков) обозначают принадлежность к мафии. После этого игроки начинают пристально присматриваться друг к другу и пытаются вычислить по прямым и косвенным признакам, «кто ж эта гнида», чтобы потом его «убить» на голосовании.
Так вот, в тот раз эмоции играющих перехлестнули через край, дело едва не кончилось мордобоем, а всеобщий крик стоял такой, что преподы однозначно решили, что началась третья мировая война. Объяснений, что это тонкая психологическая игра, они признавать не захотели, поэтому просто конфисковали карты.
На выходных аэродром пустовал, оставался лишь личный состав караула, который был обязан журить членов местного сельского кружка любителей цветных металлов. Попасть в состав выездного караула было очень круто, так как еды было всегда с излишком, а начкаром всегда заступал какой-нибудь прапорщик-пофигист. Аэродром был разделён на два поста, и часовым, естественно, строго-настрого было запрещено сходиться друг с другом. Бесконтрольные часовые, естественно, сходились и трепали языками, убивая время. Проверяющие, конечно, приезжали, но время их визитов было приблизительно известно, поэтому часовые встречали их подготовленными, с умными лицами.
Но встречались и исключения, как, например, лишённый всякой логики и страха отважный подполковник Галактионов. Когда он был проверяющим, он приезжал в самое неожиданное время, да ещё и любил пробраться на пост не стандартным методом, в сопровождении начкара, а с использованием навыков, подсмотренных из фильмов про диверсантов. И однажды наши парни попали как раз на него.
А на посту в это время стоял Терминатор. Своё прозвище он заработал благодаря моей творческой натуре. Как-то мы разгружали кирпичи на генеральской даче, и Деревянный Славик покрикивал на невысокого «в меру упитанного» Серёгу, которого до этого дразнили просто «Булкин», за то, что он медленно шевелил определёнными участками своего человеческого организма. Запыхавшийся вспотевший Серёга взмолился: «Славик, ну я же не железный!» Уже на следующий день я нарисовал мини-комикс «Терминатор Серёга» о том, как нечсастному Серёге трансплантировали металлические булки. Комикс имел успех, Серёга стал Терминатором.
Ну так вот, Терминатор, ничего не подозревая, прикорнул за контейнером с инструментами. Храброму Галактионову понадобилась не одна минута для того, чтобы разыскать, где замаскировался вражеский часовой. Обнаружив спящего воина, подполковник отважно схватился за автомат и предпринял попытку завладения оружием, но часовой спал чутким сном, поэтому, проснувшись, отреагировал моментально: начал тянуть автомат на себя. Галактионов вознамерился таки одержать верх в этой борьбе и хватку не ослаблял, но тут вдруг Терминатор проснулся окончательно, увидел перед собой пыхтящего подполковника, тянущего на себя автомат, и начал дико ржать. Он повалился на землю, катался по ней, показывал на Галактионова пальцем и захлёбывался от смеха, а по раскрасневшимся щекам его текли слёзы. Подполковник-диверсант был готов ко всему, кроме такой неадекватной реакции. Он растерянно посоветовал отправить Терминатора в больничку и уехал. Так как смеяться Булкин не перестал, а даже наоборот, его смех начал вирусным образом перекидываться на остальной личный состав караула, пришлось действительно отправить смешарика в санчасть.
Мы между собой не без оснований подозревали, что наш товарищ пронёс на пост запрещённые в карауле курительно-зажигательные принадлежности, причём курил он явно не сигареты «Енисей». А Галактионов был настолько обескуражен и деморализован произошедшим, что даже не написал караулу замечание.
Чем больше на нашем счету было выходов на аэродром, тем чаще мы задумывались о том, что ехать, а не идти пешком было бы куда как веселее. Наконец, кто-то из активистов сумел договориться с автотранспортным предприятием, после чего нам оставалось скинуться по пять рублей с носа, и теперь мы за десять минут добирались до аэродрома на автобусе.
И всё бы ничего, да однажды водитель автобуса, высадив курсантов, начал лихо разворачиваться в опасной близости от самолёта. То, что крыло находится к нему ещё ближе, чем фюзеляж, на который он поглядывал, он не принял в расчёт, поэтому это самое крыло буквально въехало к нему в салон, эффектно выставив лобовое стекло. Автобус со скрежетом наделся на крыло, аж передние колёса повисли в воздухе. Позеленевший водитель схватился за голову и обречённо уткнулся лбом в руль, а курсанты цинично прокомментировали: «Э, бля! Наш самолёт поцарапал!»
Помимо всех вышеперечисленных интересностей и преимуществ, с аэродрома можно было тайком сбегать в столовую гражданского аэропорта, что располагался неподалёку, можно было сходить в соседний посёлок Малиновка, где жил наш Дед, чтобы отдохнуть и покушать домашних пирожков, а ещё по вечерам мы, сидя на кроватях, играли в увлекательную карточную игру «король-говно». В общем, на аэродроме было здорово.
А вы сейчас общаетесь, или растерялись все? Здорово, что ты не просто про себя, а про всё вокруг пишешь - ощущение правды получается.
А вы сейчас общаетесь, или растерялись все? Здорово, что ты не просто про себя, а про всё вокруг пишешь - ощущение правды получается.
С некоторыми общаюсь, например, Шулик есть в "одноклассниках" и ещё несколько человек с нашего отделения. А Гриша умер... недавно узнал. Поджелудочную прихватило и до утра не дожил...
Глава 18. Случайные.
В начале девяностых армия была крайне непопулярным местом, поэтому конкурса на поступление в военные училища не было. А вот недобор был. В связи с этим в армию попадали совершенно случайные люди.
Помню вступительные экзамены в военном училище, «русский» письменно: сочинение на тему «Почему я решил посвятить жизнь военной службе». Со мной рядом за партой сидел гопник из нашей школы, на год старше меня, и пока я сочинял что-то высокопарное про «священные традиции предков», «беззаветную любовь к Отчизне» и прочее, этот маргинал написал крупными буквами через весь листок: «ХАЧУ СЛУЖЫТЬ!», и для убедительности нарисовал танк с квадратной башней и немецким крестом. Вы удивитесь, но впоследствии он был командиром отделения в третьей роте. Правда, через год этот "немецкий танкист" отчислился.
Математику сдавали примерно таким же образом. Ходила легенда, что кто-то особо одарённый на экзамене написал «два в квадрате» следующим образом: нарисовал двойку и обвёл её квадратиком. Не знаю, было ли это на самом деле, я склонен считать, что всё-таки этот любитель ребусов был взят откуда-то из области анекдотов.
Если позволите, немного отступлю от темы и немного расскажу, что было после сдачи вступительных экзаменов.
На «абитуру» к нам приходили «покупатели»: преподы с разных циклов, которые агитировали обучаться именно их предметам. У меня не было никаких иллюзий на этот счёт, я выбрал элитную специальность «ЭВМ», нас было двадцать пять человек на весь курс. Мне представлялась какая-то работа в компьютерных классах, программирование и прочая шняга. На деле же обслуживание БЦВМ самолёта сводилось к следующему: она состояла из двадцати блочков, на каждом из которых горела зелёная лампочка. Если лампочка не горела, нужно было снять этот блочок и поставить на его место исправный. Для такой ответственной задачи отбирали абитуриентов со средним баллом школьного аттестата, равным около четырёх с половиной.
«Рабочими лошадками» авиации были эсдэшники, специалисты по самолёту и двигателю. Они торчали под самолётом и в мороз, и в дождь, и работали, работали, работали. Единственной перспективой для них было то, что эсдэшники занимали все руководящие посты инженерно-авиационной службы, и если я в полковой эскадрилье не мог рассчитывать дослужиться до майорских погон, то эсдэшник вполне мог. Этим-то и заманивали «покупатели». Но эсдэшников было такое огромное количество, что и эта перспектива для рядового трудяги как-то ничтожно скукоживалась.
Самыми доверчивыми ребятами были вооруженцы. Специалисты по бомбам, ракетам, пушкам. «Покупатели» говорили так: «У электриков в дипломе будет записано: техник-электрик! У эсдэков – техник–механик! А у вас – техник-электромеханик! Два в одном!» Будущие вооруженцы безумно радовались и почему-то спрашивали: «А телевизоры чинить мы научимся?» - «Конечно, научитесь!» - широко улыбаясь, почему-то врали «покупатели».
Были ещё радисты, но про них у меня информации почти нет, поэтому и рассказывать ничего не буду.
Вот таким наивным был наш набор 1992-го года. В девяносто третьем дела обстояли ещё хуже, желающих учиться было всего две трети от количества нашего батальона. А вот девяносто четвёртый год… про этот набор я расскажу чуть подробнее. Со многими ребятами из набора-94 я впоследствии служил в полку, нормальные парни. Но в те дни, которые мне довелось прослужить вместе с ними в училище, казалось, что весь их батальон можно разделить на две группы: очкариков и уголовников.
Такого количества курсантов в очках я просто никогда не видел. Да о чём говорить, в нашей роте не было ни одного, кто бы постоянно носил очки! А в том, третьем батальоне их был целый легион. Видимо, Родина поднатужилась и выскребла у себя из закромов всё, что осталось. И бог бы с ними, с очкариками. Но ведь ещё были и уголовники.
Такого количества преступлений, совершённых курсантами, город ещё не видел. Пьяные побоища в закусочных, битьё окон в нескольких вагонах электрички, издевательства над сослуживцами, докатившиеся до Москвы, которая прислала специальную комиссию. А чего стоят четверо отморозков, которые, будучи в военной форме, приставив таксисту к голове пистолет, выкинули его из машины и целый день колесили по городу! Накатавшись, они бросили автомобиль, и наверное, очень удивились, когда их вычислили и арестовали. Пистолет оказался не настоящим, но своё они получили.
И венчало весь этот букет убийство, произошедшее всё в этом же злополучном третьем батальоне. Два друга детства, заступив в караул на выездной аэродром, взяли водки и употребили прямо на посту. Видимо, автоматы они успели снять до того, как между ними вспыхнула драка из-за девушки, оставшейся на далёкой родине. Потому что один из них схватил штыковую лопату и снёс товарищу полголовы.
Серьёзно, такого не помнил до сих пор никто за всю историю училища.
Ну и для оживления повествования и наглядности приведу рассказ курсанта из соседней роты о том, как он встретил Новый Год. Друзья его почему-то называли смешным прозвищем «Сапагир». Так вот что однажды рассказывал Сапагир своим собратьям по несчастью в наряде по столовой:
«Отпустили меня, значит, в «увал» перед Новым Годом. Я, на радостях, тут же завалился в кабак, принял на грудь предновогодние граммов триста, поймал такси и поехал к подруге. Таксисту сказал ждать возле подъезда, типа схожу за деньгами – только он меня и видел. Неудобно, конечно, перед таксистом – чуть ли на этаж не завёз, нормальный мужик, но что-то не было у меня настроения платить в тот момент.
Захожу к подруге, а они меня уже ждут всей семьёй: родители, сестра… стол накрыли праздничный. Я тут же падаю за стол, наливаю стакан, хлопаю с ходу и начинаю активно закусывать. На одном стакане я не остановился, так что до встречи Нового Года не дотянул – упал мордой в салат. Чувствую, подруга с мамой поднимают мою голову, оттирают майонез с морды, мне чё-то так стрёмно, ещё хуже, чем с таксистом, а ничего поделать не могу. Даже «кыш» сказать и то был не в состоянии.
Отнесли они меня всей семьёй в спальню, но там мне не спалось, потому что я начал метать фарш по всей спальне. И что-то опять мне стало так стрёмно, что я решил уйти, чтобы не позориться. Выбрался в прихожую, взял шинель, зачем-то вышел в зал (наверное, места в прихожей мало было) и принялся одеваться. Широким жестом накидывая шинель на плечи, я зацепился шинелью за ёлку. Ёлка с грохотом упала, прощально звеня разбитыми игрушками.
Не обращая внимания на ёлку, я вышел в подъезд и спустился на первый этаж. Подъездная дверь была закрыта, и это почему-то меня разозлило. Я ударил её ногой, она слетела с петель и без сознания шлёпнулась на улицу.
Я вышел на угол дома и остановился, мой мозг бессмысленно завис. В этот момент подоспела моя подруга и стала зачем-то бить ладошками мне по щекам. Это меня вообще разозлило и я несильно вбросил ей с правой, после чего безо всяких эмоций наблюдал, как подруга рухнула, словно та дверь.
После этого мне стало что-то совсем тоскливо, и я побрёл куда-то в ночь. За мной бежала подруга, держась за свою переносицу, и умоляла не уходить, а сзади потихоньку ехал её батя на своих «Жигулях». Наконец, я сдался и позволил увезти себя обратно в квартиру.
…Проснувшись утром, я, помятый и хмурый, вышел в зал, где всё семейство уже сидело за столом, с немым укором глядя на меня. Мне чё-то опять вдруг стало так стрёмно, но увидев лицо подруги, как будто бы в синих лыжных очках, меня вдруг прибило на ржач. Я смеялся и не мог остановиться, а на душе было так стрёмно…»
Ноу комминтс, как говорится.
Глава 19. Рабовладельцы.
Жизнь курсанта – не только учёба и служба. Нас также активно использовали на всяческих работах. Однажды, например, мы разгружали кирпичи на генеральской даче. Коттедж считался шикарнейшим по меркам того времени. Наверное, генерал пайковые откладывал ежемесячно, вот и накопил на домик.
Частенько в роту приходили себастьяны перейры в погонах и просили двух-шесть негров в личное пользование. Несмотря на то, что возможность работы у этих себастьянов была чем-то сродни лотерее (смотря чем заниматься приходилось и как кормили), курсанты всегда были не против отвлечься от военной рутины и помочь рабовладельцам по хозяйству.
Помню, помогал на даче одному лейтенанту из преподавателей. Вообще, офицеры казались нам какими-то полубогами (особенно поначалу), поэтому я очень удивился, когда лейтенант в грязной «подменке» наравне со мной таскал навоз в тачке и вываливал его на грядки. А потом он разделил со мной трапезу, но не лобстеров с ананасами, коими непременно должны были по моему убеждению питаться полубоги, а обычную перловку с мясом из банки, разогретую на электроплитке. Для себя я решил, что причина кроется в том, что лейтенант выпустился из училища всего лишь в прошлом году, но уж на следующий-то год у него обязательно должны были отрасти крылья и засиять нимб над головой.
Однажды вчетвером вскапывали полковнику огород. Огород был небольшим, земля – мягкой, управились быстро. Мало того, что полковник нас от пуза накормил, так ещё и «выбил» нам всем четверым суточное увольнение. Так что игра свеч стоила!
Но так везло не всегда. Случались и противоположные ситуации. Однажды к командиру роты пришёл его бывший выпускник, экс-лейтенант, а ныне гражданский бизнесмен по фамилии не то Бобошко, не то Бобышко. Этого Бобышку мы запомнили надолго.
Взял он нашу бригаду из четырёх человек и увёз далеко за город, в район строящихся коттеджей. Первый этаж его кирпичного коттеджа уже был выстроен, второй находился в стадии постройки. И вот на втором этаже была возведена стена в человеческий рост, толщиной в три кирпича, и чем-то она Бобошку не устроила. В общем, перед нами стояла задача: как можно аккуратнее демонтировать стену, желательно сохранив целыми кирпичи. Он вручил нам ломики, кувалды, а сам поехал в город, пообещав вскоре вернуться и привезти обед.
Едва приступив к работе, мы поняли, что стена построена на совесть. Кирпичи крепко держались друг за дружку и сдаваться отказывались. Промучавшись часа четыре, нам удалось победить часть стены, но силы были на исходе и необходимо было подкрепление в виде вкусной и здоровой пищи. Однако Бобышка куда-то пропал и не спешил возвращаться, а магазинов поблизости не было, район был ещё незаселённый. Так мы проторчали на этом доме до шести часов вечера.
В шесть часов негодяй вернулся, извинился за то, что не успел привезти обед – мол, дела, и повёз нас обратно в училище. Когда он выгружал нас, благодаря за работу, Чип не удержался и намекнул ему, что «спасибо» в карман не положишь. Бобышко засопел и со словами «конечно-конечно» сунул нам двадцать тысяч рублей и был таков. Однако, не спешите поражаться щедрости «нового русского»: речь идёт о 1994-м годе, когда пирожок стоил не менее пяти тысяч.
Тихо матерясь (а может, и не тихо), на бобышкин гонорар мы купили в ближайшем продуктовом булку хлеба и банку «бич-пасты» (то бишь кабачковой икры) и уничтожили эти бонусы в считанные секунды. Близился ужин, мы были спасены.
Ходит солдатская байка про такого вот «бобышку». Любил он эксплуатировать халявную рабочую силу, и однажды заставил дембелей сажать картошку на своём огороде, а сам уехал по своим делам. Дембеля справились со своей задачей, картошка взошла дружно. К тому времени, как нехороший офицер собрался собирать урожай, его «огородники» уже давно были на дембеле. В чём же подвох, спросите вы? Оказалось, что бойцы не поленились и сходили на местную свалку, набрав гору консервных банок. И каждую картофелину они посадили в индивидуальную банку. В итоге: вершки получились знатные, а корешков-то и не сыщешь!
Так что, наверное, всё-таки лучше с бесплатным работником вместе навоз таскать, чтобы не обнаружить его после в каком-нибудь неожиданном месте!
Вчера, 24 июня, исполнилось ровно 20 лет с момента нашего выпуска из военного училища... Этому событию я посвящаю заключительную главу своих "Курсантских баек". И прошу прощения у художника Валерия Барыкина за то, что переделал его дембеля в курсанта! 
Глава 20. Выпуск.
Многое пришлось пережить за время обучения. Были и трудности, были и весёлые моменты. Сейчас, конечно, вспоминается больше хорошего, чем плохого. Но, как говорится, «выпуск неизбежен, как крах мирового империализма». (К этой фразе обычно добавляли – «сказал «дух», вытирая пот со лба половой тряпкой»).
Приближался и наш выпуск. Госэкзамены были позади. После сдачи последнего экзамена мы, по негласной традиции, построились в ряд, поставили фуражки на козырьки, отвернув их от себя, и по команде что есть силы поддали их пинком! Глупая традиция, но выглядело это эффектно!
Где-то за три недели до выпуска командир роты назначил ремонтную бригаду и старшим этой бригады назначил сержанта Садыкова, нашего «сверчка»-узбека. Целью бригады был ремонт казармы, подготовка к приёму молодого пополнения после нашего выпуска.
Но прошёл день, потом другой, а работа стояла на месте! Как оказалось, после завтрака вся бригада во главе с Садыковым исчезала, как стадо тараканов на кухне при включении лампочки. Куда она исчезала, никто не знал, но поговаривали, что следы её терялись в городе.
Да все там терялись.
Ну так вот. Видя безобразие и безнаказанность ремонтной бригады Садыкова, командир роты решил провести воспитательную работу. Он построил нас на плацу, поставил перед строем Садыкова и начал его жёстко отчитывать. Мол, в то время, когда космические корабли бороздят просторы Большого Театра… Коля стоял перед строем, опустив голову. Заметив это, командир роты решил, что его слова дошли до сердца нерадивого сержанта и воодушевился. «Ага! Что глаза опустил? Стыдно?» Сразу после этих слов стоящий перед строем Садыков вдруг полез в карман, загрёб семечек и начал поплёвывать, всё так же, не поднимая головы. Тогда командир осознал всю тщетность своей воспитательной работы, застонал, тоже плюнул и распустил нас.
Старшего бригады он, естественно, заменил, и ремонт худо-бедно был сделан.
К выпускному курсу наша курсантская парадная форма приобрела неузнаваемый вид. Пружины вытаскивались из фуражек, слегка раздвигались и засовывались обратно – и фуражка приобретала изогнуто-залихватский вид. Для пущего эффекта нужно было её сжать рукой в передней части (чтобы было понятно – по обе стороны от кокарды) и энергично потрясти из стороны в сторону. Кокарда также изгибалась чуть ли не пополам – дань моде. Носилась вся эта красота на затылке, выпущенный чуб был обязательным требованием.
Также верхом шика считалось согнуть пряжку от ремня. В погоны же делали вставки, чтобы они были ровненькие и не изгибались. На вставки особо ушлые ребята тырили платы из приборов на цикле эксплуатации. Как вариант, в погон вставлялись две пружины из фуражки. Так как лишних пружин особо не было, особо лоховатым курсантам (типа Лёлика из четвёртой роты) приходилось ходить в фуражке без пружины а-ля картуз.
Шеврон же и курсовку «сажали на молоко». Это делалось следующим образом: шеврон клали на гладильную доску «лицом вниз», сверху – слой полиэтилена, всё это накрывалось старой «подшивой». После проглаживания подшива прилипала к шеврону, затем операция проделывалась повторно, пока слой прилипшей подшивы не достигал миллиметров эдак трёх. Затем лезвием модник аккуратно, по контуру шеврона обрезал лишнюю подшиву, а получившееся изделие клеем «Момент» приклеивал к рукаву кителя.
Над кителями курсанты тоже знатно глумились: кителя приталивались и обрезались чуть ниже клапанов боковых карманов. Получался не китель-юбка, а модная курточка, под тип тех, что немецкие танкисты в войну таскали. Боковые карманы после этой процедуры становились нефункциональными, так как их внутреннюю часть также приходилось обрезать.
Брюки же специально «расклешали»: сверху были брюки как брюки, а от колен они расширялись, как у заправских моряков.
Стоит ли говорить, что «отцы-командиры» нещадно боролись со всем этим гламуром. Обрезанные кителя изымались, делался разрез на спине крест-накрест, чтобы исключить их повторное использование. Ремень с изогнутой пряжкой брался за конец, противоположный пряжке, делался замах и производился удар пряжкой по ЦП или асфальту. Пряжка при этом приобретала печально-плоский вид. А изогнутая кокарда могла быть выпрямлена прямо на голове незадачливого владельца точным ударом сержанта.
Но всё равно курсанты «тянулись к красоте» и в увольнение умудрялись ходить в обрезанных кителях и расклешённых брюках!
Как-то мы наводили порядок после выпуска в казарме старшего батальона, там-то я и нашёл отличный обрезанный китель! Я прятал свой нелегальный китель за двойной стенкой, возле которой висели шинели.
Механизм убытия в увольнение был следующий: увольняемые строились напротив канцелярии в лоховатых кителях-юбках, а после получения «увольняшек» (или пропусков на выпускном курсе), следовало быстрое переодевание.
Зимняя одежда, кстати, также подвергалась метаморфозам: шинели укорачивались, а шапки набивали ватой, превращая их в «домики».
А где-то за полгода до выпуска в ателье нам принялись шить офицерскую форму. Нас регулярно водили на примерку, и форма в итоге получилась – просто загляденье. Она сидела на каждом, как влитая, а брюки были по-модному слегка расклешены. В итоге уже в полку, иркутские лейтенанты в брюках-«дудочках» с завистью смотрели на нас и презрительно говорили: «Клоуны!» Хотя, насколько мне помнится, любимыми штанами клоунов всегда были как раз брюки-«дудочки»!
Вечером, накануне выпуска, всех распустили по домам. Кое-кто остался ночевать в роте, но я уже не помню – сами они остались, либо их оставили как неблагонадёжных. Ибо утром надо было предстать на плацу свежими, побритыми и нарядными. А у некоторых товарищей вполне могли возникнуть наутро проблемы со свежестью…
Многое со временем забывается. Но подробности того вечера навсегда врезались в память. Иду я, рядом Вован с первого взвода, мы тащим на плечиках каждый свою офицерскую форму, а в голове сплошная эйфория и единственная мысль: «НЕУЖЕЛИ – ВСЁ?!» Это был один из тех редких моментов в жизни, когда человек испытывает абсолютное счастье…
Настало утро. И вот, одетые с иголочки, отутюженные, мы стали собираться в казарме. Опять-таки отчётливо помню, как, глядя на свою кровать, я осознал, что больше на ней ночевать не придётся. И это было волнующе-здорово!
Я взял свой обрезанный китель и сбегал в столовую, где делал ремонт знакомый курсант второго курса Гриша Грошев. Я подарил ему китель, он возликовал и от души поздравил меня с выпуском.
По пути попадались желторотые первокурсники, которые обязательно отдавали честь молодым лейтенантам. По традиции, после того, как первокурсник отдаст тебе честь, ты был обязан достать денежную купюру и хлопнуть его ей по плечу. Поэтому несколько жадных «духов» так и кружили возле казармы выпускного батальона.
Второй курс, понятное дело, никакой чести нам не отдавал – ещё чего! Но мы, естественно, не обижались – сами были такими ровно год назад.
Плац накануне выпуска был подготовлен от и до. В это сейчас трудно поверить, но каждый год перед выпуском младшие курсы выходили на него с вёдрами, мылом и щётками. Да, весь плац отмывался с мылом! Но в этот раз погода сыграла злую шутку и всё утро моросил дождик. Первокурсники, как кони, бегали по плацу с плащ-палатками и разгоняли ими лужи.
И вот мы построились на плацу. Поздравления, торжественные речи, восхищённо-гордые взгляды друзей и родственников. Затем прошёл ритуал вручения дипломов.
При проведении церемонии прощания со знаменем училища каждый из нас по традиции преклонил колено, и положил под него денежную купюру. Когда мы встали, на плацу осталось лежать ковром маленькое состояние.
После этого нас отвели вглубь плаца и второй курс продемонстрировал гостям училища театрализованное представление. На плац выбежали ребята в камуфляже, бегали, кувыркались, стреляли из автоматов, демонстрировали приёмы рукопашного боя. Они кувыркались на плацу прямо среди шевелящихся от ветерка денежных купюр, но никто не взял и рубля – нельзя.
Затем мы крайний раз (в авиации нет слова «последний») прошли мимо трибуны торжественным маршем. Обычно по команде «Счёт!» все хором кричат «И-и р-р-раз!» и поворачивают головы в сторону трибуны, прижимая руки по швам. Пройдя же мимо трибуны, опять по команде «Счёт!» все кричат «и-и двааа!» и переходят на обычный строевой шаг. Но это крайнее прохождение всегда отличалось своей особенностью. Вместо «Счёт! И-и двааа!» в этот раз звучало «Счёт! И-и ВСЁЁЁООО!!!» и каждый подбрасывал в воздух горсть монет! Это было реально здорово!
И вот всё закончено, плац опустел и прозвучала команда: «Снять оцепление!» Это надо было видеть! Тут же плац, как саранча, накрыла огромная туча детей и принялась лихорадочно хватать деньги! К счастью, обошлось без жертв и увечий!
Повсюду звучали «выстрелы» шампанского, все обнимались, фотографировались, прощались и обещали писать друг другу. И, забегая вперёд, скажу: некоторые сдержали обещание! Пусть всего лишь раз, но в эпоху без «Одноклассников» это был реальный поступок!
Я, как и многие вокруг, открыл шампанское, и тут же решил хлебнуть из горла! Опыта в данном вопросе у меня не было, поэтому не стоит удивляться, что шампанское попёрло обратно через нос, добавив веселья к всеобщему ликованию!
Про обещания обязательно побить после выпуска старшину и кое-кого из сержантов, естественно, все забыли. В этот день все всё и всем простили.
На первом КПП у калитки стоял сапог, в который каждый выпускник обязан был бросить денежку! И он не пустовал!..
…И начались годы службы. Мы разъехались по всей стране. 90-е были не самыми радужными годами, многие завершили свою карьеру в лейтенантском звании, когда поняли, что в Кремле глубоко плевать на армию. Ельцина заботил один вопрос: что бы сегодня выпить, а банду, орудующую за его спиной – как бы побольше украсть.
Но это уже совсем другая история. А пока был выпуск и ощущение счастья, ощущение того, что вся жизнь у нас впереди. Тем более, что так оно и было!
Вы здесь » Сарказм-клуб » Про_заек » Курсантские байки