Вадим Ермаков прекрасно осознавал, что Лариска ему никогда не даст. Она смотрела на него гордо и презренно, даже когда проходила мимо с тройкой подвыпивших пацанов, которые после очередной литрухи самогона оттрахают ее по очереди этим же вечером.
Да, она была действительно красива. Для Вадима – божественно красива, таких цветков он не видел ни в одном журнале эротического содержания. Лариска могла добиться многого, благодаря своей выдающейся внешности – да хотя бы стать моделью (а скорее, порно-актрисой, с ее непрестанной похотливостью в отношении практически всех молодых алкашей на  поселке, кроме Вадика, который пил в исключительных случаях, носил очки и любил читать Теодора Драйзера).
Но скудный интеллект Ларисы не позволял ей вырваться из оков этого мелкого и жалкого мирка, в котором для нее сосредоточились все возможные радости жизни – самогон и вожделеющие взгляды местных моложавых алкоголиков.
Вадим днями и ночами грезил о ней, как о далекой и несбывающейся никогда мечте…. Идеальная фигурка, высокая грудь, попка-ягодка – короче, полный набор девушки-мечты для Вадика, который к своим 22-м годам оставался девственником. Казалось бы, с ее образом жизни она должна была уже раз 100 забеременнеть, но вот чем разум не обделил Ларису, так это категоричным употреблением противозачаточных таблеток, на которые мама-бухгалтер сельской администрации чуть ли не каждодневно выделяла ей денежку, зная о порочности своей милой дочурки. Первый ребенок Марьи Сергеевны (матери Ларисы) умер при родах, и теперь она всеми силами, всей теплотой своей материнской невостребованности пыталась одарить свою милую девочку всеми возможными благами, кои существуют и кои присутствуют в этом загнивающем сельском поселении. Пусть девочка делает всё, что ее душеньки угодно.
Вадим жил в этом поселке всего около года, вместе с отцом, так как мать умерла, когда ему был всего годик, и Вадим знал ее только по фотографиям и слезливым бредням отца в пьяном виде. Они переехали в этот поселок из крупного города, потому что ТАМ у Вадика начался сильный невроз, который даже врачи с трудом разобрать не смогли – что-то лепетали по поводу нагромождения комплексов и советовали только одно: уехать жить в какую-нибудь глухую деревушку.  Сестра жены – Татьяна – пригласила их сюда, где как раз продавался небольшой домик на окраине поселка.
Вадим работал на дому, составлял рекламные тексты для фирм-заказчиков, от этого занятия он получал ежемесячно от 8 до 12 тысяч рублей в месяц, что для данного поселка равнялось средней московской зарплате менеджера среднего звена. Он старался не распространяться относительно своих заработков, и правильно делал, так как в один прекрасный день оказалось, что  отец Вадима задолжал отцу Ларисы – Петру Петровичу – кругленькую сумму денег. А у Вадика шли черные недели – он не мог получить и трети обычного числа заказов и денежки, накопленные им за предыдущие месяцы, таяли на глазах. Оставалось где-то 8 или 9 тысяч. Естественно, эта сумма никак не устраивала Петра Петровича.
Дело было в том, что отец Вадима в свое время (3 месяца назад) одолжил у отца Лариски 48 тысяч рубликов с целью приобрести пошарканный «Жигуленок». Сам он был на пенсии, а прокатиться с ветерком мечтал еще с юношеских лет и Вадик служил для него этаким поручителем. Но работа Вадима зависла, и над семьей Ермаковых нависла угроза неминуемой расправы. Сам Петр Петрович занимался ремонтом авто-мото-техники, чем на поселке имел изрядные бабки, но долги возвращать требовал четко и в срок. Иначе пара дружков Ларисы – безмозглых бугаев – могли бы запросто прийти, поломать Вадиму пару ребер (не старику же здоровье портить), забрать компьютер и спокойно уйти, не боясь НИКАКОГО наказания. Сами, мол, виноваты. Долги надо возвращать вовремя.

А тем временем Вадим все же решился сблизиться с Ларой. В силу ее пристрастия к алкогольным напиткам, он взял пару бутылок хорошей водки, недешевую закусь, дорогие сигареты и пришел к ней в гости. Однако он жестоко ошибся в своих расчетах, считая, что Лариска сегодня будет одна дома.  В доме царил настоящий притон: громко орала музыка какого-то шансона, стол был завален полупустыми бутылками самогона и смятыми пачками сигарет, на полу валялась куча окурков, а на диванчике, хохоча и жеманно отмахиваясь, сидела Лариска в компании двух хорошо знакомых Вадику пацанов – Толяна и Сереги. Вадим аккуратно поставил пакет с пойлом на краешек стола, кашлянул и присел на стул. Все трое сначала недоуменно, а потом с ухмылкой уставились на Вадима, который носовым платком протирал свои очки.
-Ну чё, козел, ты долг батин притащил, что ли? – сквозящим в каждом слове презрением спросила Лариса.
-Нет, там водка и закусь. – Пробормотал Вадик, одевая очки и стараясь не смотреть на ухмыляющихся пацанов.
-Слышь, мальчики, он откупиться водкой решил? – сказала Лариса своим кобелям, - Ну-ка, покажите ему, почему с дядей Петей так шутить нельзя.

Вадим вскочил, уже осознавая, чем все это может закончиться, но ему не дали сделать и двух шагов – к полу его пригвоздила мощная лапа Толяна.
-Ты чё, обсосок, совсем рамсы попутал? Пошли выведем его во двор, Серега – пусть жизни поучится.
И двое этих кабанов поволокли отчаянно сопротивляющегося Вадима на улицу, где долго и больно били… Вернулся Вадим домой весь в кровище, с отбитыми почками и переломленным носом.  Отец схватился за сердце, потащил его умываться, потом заставил выпить рюмку самогона и, пока Вадим кратко рассказывал ситуацию,  уложил в постель, а сам присел рядышком, и, тщательно подбирая слова, начал:
-Слушай, Вадя, внимательно. Я дяде Пете должен много денег. Они не оставят ни тебя, ни меня в покое, пока мы не отдадим им эти деньги. Скажи мне теперь: ты все время откладывал что-то, сейчас пришло время повыворачивать карманы и расплатиться.
-Пап, - промычал Вадим, зажимая все еще кровоточащий нос тряпкой, - у меня сейчас ничего не осталось. Последние два месяца на оставшиеся питались, а сейчас – вообще ничего нет.
-Вадим! - отец громко стукнул кулаком по столу, - не валяй дурака! Сейчас не время жадничать и не время сохранять капиталы…
-Папа, я серьезно…
-Да пойми ты дурак, прибьют же нас здесь, как комаров бздливых! – отец уже не шептал, он орал во весь голос, толкая Вадима в бок, чем вызывал у него очередные приступы диких болей, но Вадим молча терпел, так как прекрасно понимал всю мерзость ситуации - раскошелиться придется, иначе….
Отец вдруг замолчал и, уткнувшись лицом в руку, глухо зарыдал. Вадим привстал с койки и уселся на кровати, о чем тут же пожалел, так как сильно резануло в боку.
-Чего, пап? Чего иначе?
Отец лишь отмахнулся, быстро встал, куда-то вышел, вернулся с ополовиненной бутылкой самогона, нацедил себе полстакана и опрокинул вовнутрь себя. Потом достал сигарету, закурил и только потом посмотрел на Вадима, у которого до сих пор капала кровь из носа, и уже просматривался фингал под глазом…
-Лариска беременна. – Отец глубоко затянулся, - Вчера Пётр рассказал.
-Да мне уже на нее плевать! – зло крикнул Вадим и тоже налил себе самогона. – Сегодня ее дружки меня так отдубасили,  что я к ней всю любоф истратил!
-А должно быть не наплевать, - отец поднялся, схватил Вадика за ворот рубашки и потащил к окну – Видишь луну? Я говорю, видишь луну, сопляк херов?
-Да вижу, вижу! – проныл Вадик, так как отбитые почки резко отдавались на любое движение острой болью.
-Какая луна? - орал отец.
-Полная, батя, отпусти, больно.
-Так вот, сыночка. Нам еще половинка такой луны даётся на то, чтобы денежку вернуть. Если не вернем – на Лариске тебя поженим. Так Петрович сказал. Просто не хочет никто больше эту блядь себе в жены… - со смешком пробормотал он и  замолчал, глядя куда-то вдаль, отстраненно….
Вадим все понял. Петр Петрович был человек серьезный – если дочь беременна, то она НЕПРЕМЕННО должна быть замужем. Иначе бы он поймал этого папашу  и оторвал бы ему яйца.  Но вот ведь как все слаживается странно…. Секунду назад Вадим ее ненавидел, был готов придушить собственными руками, а сейчас в нем вновь вспыхнула волна прежних полудетских переживаний и такой кроткой, не омытой кровью между колен и кровью под носом, любви…
Она будет моей…. Само провидение ведет меня к мечте…. И мечта скоро сбудется, как сбываются желания наркоманов, вкалывающих себе очередную дозу героина и предчувствуя отступающий кошмар ломки… Словно запела искрящимся радугой сном, в которой приснился тебе милый дом…. Мечта расцвела серебристиой росой, где волны сверкали небесной красой….Боже мой, Боженька родимый, молю тебя, пусть эта мечта не заканчивается никогда, пусть она продолжается вечно….

Этой ночью Вадиму снилась не Лариса, а тетя Таня (Танюша, как он ее всегда называл – ведь она была всего-то на 6 лет старше его). Однажды он увидел ее полностью обнаженной – в бане, куда она без всякого стеснения пригласила и его. Вначале она попросила помыть ее, не пропуская ни одной щелочки, ни одного интимного местечка, а потом долго мыла его, задерживая намыленную руку на его разгоряченном органе…  Но это был лишь сон.  Таня действительно очень привлекала его, как женщина, он ХОТЕЛ её, и в то же время он испытывал к ней какие-то смутные чувства, которые при небольшом нажатии в душу могли бы перерасти в настоящую страсть. Но к Ларисе у него были совершенно иные чувства – Лариса была для него несбыточной мечтой, той самой любовью, которую так красочно обрисовывали поэты в своих посланиях любимым женщинам…
И теперь эта мечта приобрела вполне ясное очертание:  Лариса скоро будет ЕГО девушкой, и если хотя бы одна гнида позарится на нее… Он его просто убьет. Тюрьмы Вадим не боялся: он успел испытать все унижения, доступные простому человеку, еще в школе…

На следующий день его разбудил голос Витальки – его лучшего друга:
-Че с тобой, Вадя? – На кого нарвался-то?
-Отвали,- Вадим привстал, хлопнул еще рюмку самогона и, как на духу, все рассказал сопроводившего его в алкогольной трапезе Витале.
-Вот сука! Придушил бы ее, мразь! – от души пробормотал Виталя. Пьянел он быстро и после определенного количества выпитого его почему-то всегда тянуло к тете Тане – он говорил, что она всегда кормит его вкусными плюшками. Как-то возмещает отсутствие собственного ребенка, что ли. Ведь Михаил, ее муж, был бесплоден от природы… А разводиться она не хотела и не могла, так как была весьма религиозной женщиной и всегда считала развод грехом.
Вадим подозревал, что Виталя – скрытый гомосексуалист. Уж слишком крепко они обнимались по пьяне и слишком часто он брал его руку в свою с каким-то неясным, подернутым пьяной дымкой,  выражением глаз. Были и другие проявления, но Вадик старался их не замечать и тем более не говорить Витале об этом – тот бы жутко оскорбился и перестал бы считать Вадика своим другом. А этой дружбой Вадим дорожил, как ничем  другим.

В дверь постучали. Виталя знал, что тети Тани нет дома – сегодня она на ферме, пашет за троих, убирая навоз за свиньями и готовя обед другим работникам свинофермы. Открыл Миша – муж Тани. Спасибо, Господи (если бы было можно, он тут же бы пал ниц на колени и, скрестив руки, поднял их к небу в своей благодарной молитве Всевышнему).
-А, Виталя, заходи. Таньки нет. – Оглянувшись по сторонам, как бы удостоверяя свой ответ, сказал Миша.
-Как только они оказались одни в доме, Виталя припал губами к губам Миши, и это сладострастное ощущение не покидало его, пока тот со словами: «Хорош,хорош», расстегнул брюки и вывалил своё хозяйство наружу. Потом присел в кресло и потянул голову Виталика к себе. Тот жадно впился губами в член Михаила, пока разрешает, пока можно, пока его любовь к такому дерьму, как Виталий, не иссякла полностью…

После ухода Виталика Михаил похотливо усмехнулся сам себе, достал из-под комода целую бутылку разбодяженного спирта и, разлив сразу по трем рюмкам, хлопнул каждую по очереди.  Так он любил пить, видимо, создавая ощущение распивания водки «на троих».
Когда вечером с работы вернулась Таня, изможденная тягостью физического труда и застала пьяного в говно мужа, она ничего не сказала. Ей просто надоело говорить о бесконечном пьянстве Михаила. И ей надоело в ответ чувствовать боль от пощечин, которыми он периодически награждал ее в пьяном состоянии. Она просто пошла на кухню, взяла самый большой нож, что там нашла и аккуратненько, чтобы, не дай Бог, не ошибиться, вшила лезвие в то место, где, по идее, должно было находиться сердце. Миша только ахнул, сделал пару резких движений и замер.  Таня села на пол рядом и слезы остудили ее щеки, а душу остудила подступающая боль ….

Свадьбу сыграли очень быстро., за день, хотя по традициям полагалось три. К своему величайшему удивлению и разочарованию, Вадим осознал, что Лариса напивается неспроста – она или не собирается совсем спать с ним, или хочет, чтобы это прошло мимо ее сознания. Оправдалось первое худшее подохрение:  когда все ушли, она ласково прошептала ему на ухо:
-Вадя. Ты же полный лох. Ну как я могу отдаться такому лоху, как ты? Не жди ни первой, ни второй, ни последней брачной ночи. Их не будет, Вадечка.
Боль резанула Вадима по сердцу, но он сдержался и ехидно ответил:
-Все равно я тебя поимею. Хочешь ты того или нет.
То ли взгляд у него стал какой-то другой, то ли в голосе просквозила чудовищная уверенность в своих словах, но Лариса резко растеряла все свое презрительное отношение и мигом умчалась в спальню, где заперлась и проспала до самого утра.
Долг был погашен…

Весть о смерти Михаила разнеслась по поселку быстро, всего за неделю, которую местный участковый провел в непривычном для него запое (от инфаркта скончалась его мать). Труп Михаила Таня, не обделенная физической силой, смогла уволочь в прохладный подвал, но смрад разлагающегося тела начал просачиваться в дом уже через 5 дней. Соседи все узнали очень скоро, так как Таня, пившая третий день горькую, пошла в церковь и, всхлипывая, рассказала о своем поступке местному священнику в исповедальне. Ее душа, терзаемая невыносимыми муками от содеянного, не смогла сохранить эту жуткую тайну при себе. А поп тут же выложил все события пришедшим на службу бабкам.
Виталя долго не медлил: его возлюбленного убили жестоко и быстро, не оставив ни малейшего шанса на спасение. Из-под полы отцовской хаты он достал большой охотничий резак (который мог запросто прошить брюхо медведю), пошел в злосчастный дом и прямо у порога пронзил тело Татьяны. Длина лезвия была такова, что кончик ножа с капелькой крови на конце, показался со спины гибнущей девушки.
-Танюша! ТАНЮША! – заорал Вадик, видевший всё это на своих глазах, собиравшийся к тете Тане узнать насчет смерти её мужа. Как же так, Господи? Молю тебя, только не Виталька! Только не он! Избавь меня от этих видений! Избавь меня от этого зла! Вырви глаза мои, чтобы я не видел этого кошмара! Господи, смилуйся! Последний друг, оставшийся у него, так бесстыдно предает его у него на глазах…
Спустя минуту Вадик, рыдая навзрыд, уже душил Витальку прямо рядом с телом истекающей кровью Таней, которая все еще протягивала руки и что-то хрипела, силясь произнести какие-то судьбоносные для них обоих слова…
Виталик был мертв.  Единственный друг, который всегда заступался за него перед местными быками, обожравшимися дешевым пойлом; который всегда протягивал руку помощи в трудную минуту. Ведь после рассказа отца о долге, он сначала понадеялся на Виталика, на его теплое дружественное плечо… Пока он не узнал об альтернативном варианте. Мечты Вадима были разрушены и сожжены в кровавый пепел.  Хотя нет, сука…. Осталось еще одно дело…. Будь оно проклято! Будь ОНА проклята!

Вадик зашел в дом, мило улыбнулся Лариске, щелкающей каналы по ТВ, присел рядом с ней и взглянул прямо в ее глаза. Синие, манящие, так долго зовущие и так неприятно отталкивающие от себя глаза…
Он резко схватил ее за руки, завалил на койку, и, не обращая внимания на вялые сопротивления, задрал подол ее платья, сдернул трусы и тут же вошел в нее, силясь не смотреть в глаза, наполненные ужасом в неожиданном поступке  ее муженька…
Когда он кончил,  он хлопнул ее по лицу, чтобы разморозилась и пошел пить водку.
«Боже, и неужели это все? Мечта осуществилась? Да будь проклята такая мечта!  Да будь проклят этот дом и все его обитатели, включая отца, не подымающегося с постели уже неделю из-за пережитого инсульта…. Кто же ты, исполнитель желаний? Кому я молюсь? Бог ты или дьявол? Ответь! Ответь мне, тварь небесная!!!»

Когда Вадим ушел, Лариса, дрожа, прошла к умывальнику, достала из бритвы Вадика лезвие,  вернулась к постели и по очереди: сначала левую, потом правую – вскрыла себе вены. И, пока кровь нисходила из ее трепещущего в агонии тела, она молилась:
«Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешную, Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешную…»