Шел сентябрь 1982 года. Ещё в конце лета все наши слетелись в Москву после отдыха. Мы сидели у дома на ящиках вместе с Иркой с четвёртого этажа. Вечерело, скоро было нужно идти по домам. Я ужасно боялась лифта и оттягивала этот момент: с Иркой мы доезжали до четвёртого, дальше я шла пешком по лестнице до своего, восьмого, умирая от страха потому, что лампочки горели через этаж, а в темноте лестничных пролётов массово обретались мои детские ужасы. Но лифт был страшнее! Если на лестнице я почти умирала от страха, оказавшись одна в кабине, сразу бы умерла! И, при всём, при этом, сидя на ящиках, воняющих рыбой, мы щедро делились страшными историями о том, как зарезали на этой самой лестнице нашего соседа, о том, как одному дядечке в лифте оторвало голову, другой взорвался, найдя на дне шахты какой-то шипящий свёрток, а одна тётечка с коляской упала всё в ту же шахту и разбилась насмерть вместе с ребёнком. Вечер был тёплый, домой не хотелось. Конечно, Ирка была посмелее и иногда могла довезти меня в лифте до восьмого, а потом вернуться на четвёртый. Но у неё была своя проблема и она то и дело возвращалась к ней рефреном после каждой истории. Ирку дразнили из-за фамилии. Нет, лето у неё прошло спокойно и даже скучно. Она оставалась в Москве, тоскуя по всем нам, соседям, знакомым и прочим. Но теперь, когда все слетелись в родные места, противные мальчишки снова начали дразнить Ирку.
- Эх… - Вздыхала она… - Была бы у меня фамилия Брежнева!
Естественно! Никто бы не осмелился дразнить девочку с такой-то фамилией! Я прикидывала подобные варианты и заключала, что себе бы я такую фамилию, всё-таки, не хотела. Но Ирку-то достали, видимо, основательно.
А двор наш, тем временем, пустел. И Иркина мать, перевесившись через перила балкона, стала звать дочку домой. Я робко взглянула на Ирку, но так и не решилась попросить её проводить меня на лифте…
Меньше, чем через минуту, я, с замирающим от каждого шороха, сердцем, на цыпочках поднималась по нашей лестнице тёмной как тоннель в метро. Осенью темнеет моментально. Большие окна на площадках не добавляли света. Последняя лампочка горела на шестом, как раз там, где когда-то зарезали нашего соседа, потом седьмой - в полутьме, потом наш восьмой - в абсолютном мраке. Кто-то вызвал лифт, грохнули колёса машинного отделения, задрожали, разматываясь тросы. А мне на память пришла история о том, как в одном доме у лифта оборвался трос… Восьмой этаж, чердак, шумное машинное отделение – мой последний рывок. Кидаюсь к двери, зажмурившись от страха, отчаянно звоню. Я дома. Всё. Мои домашние моих страхов не понимают, не разделяют и просто отмахиваются от них… Хотя, мама ругается, когда узнаёт, что я хожу по тёмной лестнице одна… Надо ездить на лифте. Но я не могу! Боюсь.
Дома тепло, светло и спокойно. Я стою несколько секунд, прижавшись спиной к двери. Отсюда видно окно кухни, за которым уже совершенная ночь… День кончился, приблизив немного скорые осенние холода, первый снег, Новый год…
А, через месяц, умрёт Брежнев, сделав Иркину мечту неактуальной. А ещё через несколько лет вся жизнь начнёт радикально меняться. Первое время, вроде бы, всё встанет на свои места, но не до конца. А после и вовсе грянет Перестройка. Мы не сразу начнём ощущать происходящие перемены и их направление. Все. Кроме Ирки Горбачёвой, которую, наконец, перестанут обзывать Горбушкой…
Теги: даты, мемуар
